Родом из Туркмении: «мне мама тихо говорила…»
22 Февраль 2017 г., 14:47

Писатель Вадим Качала родился 21 февраля 1947 года в г. Иолотань (Марыйская область, ТССР), недалеко от самой южной точки бывшего СССР – г. Кушки. В солнечной Туркмении он прожил всего 1,5 месяца, но когда вырос, то записал воспоминания своей мамы, которая жила и работала в республике с 1940 по 1947 год.

Землякам из Туркмении интересно будет узнать об этом малоизвестном периоде истории туркменского города (к сожалению, имя мамы автор не указал).

В 1940 г. я окончила медицинскую школу и меня направили на работу в соседний город Саки (17 км от Евпатории), а у моей знакомой, Лиды Ковалевой, было распределение в Туркмению, куда ей ехать не хотелось. Ее брат служил в Ашхабаде и пугал обилием змей в Туркмении. Я же решила «посмотреть мир» и поменялась с ней распределениями.

В Туркмению нас поехало 3 человека и все трое в г. Иолотань. Добирались мы трое суток. Сначала поездом Евпатория – Москва приехали в Москву, и сразу пошли на выставку в павильон Туркмении – посмотреть, куда же мы едем. Потом поезд Москва – Ашхабад, сделали пересадку в г. Мары и поехали дальше поездом Мары – Кушка до г. Иолотань. Приехали ночью, позвонили в больницу, и за нами приехал на подводе конюх. Мы переночевали в больнице, а утром пошли в горздравотдел. Там получили назначения в разные места.

Меня направили в один из аулов (далеко от города) заведующей медицинским пунктом. В это время в горздравотделе был фельдшер (Петр Стригун) этого медицинского пункта. Он уходил в отпуск на два месяца, а я должна была заменить его на это время. Мы с ним поехали в аул на поезде. Приехали вечером, дали мне комнату. Фельдшер жил с женой в домике рядом с медпунктом.

Жена работала в медпункте санитаркой и для меня была переводчицей. Ведь я на одного слова не знала по-туркменски. Утром рано я приняли дела и наставления. После школы медсестер, не имея практики, мне было трудно во всем разобраться: как с болезнями, так и с лекарствами. Хорошо, что на приемах больных присутствовал фельдшер, он мне все подсказывал. Отпуск он фактически провел в медпункте, помогая мне. Он многому меня научил и я ему очень благодарна.

Помню один случай. Пришла женщина с мальчиком 12 лет. Его укусила за ногу змея. Я, конечно, растерялась. Фельдшер насыпал стакан соли, налил воды (видимо, дистиллированной), размешал и сказал: «Набирай в шприц 10,0 и обкалывай рану». Я сделала 10 обкалываний, а может и больше. Женщина с мальчиком ушли, и через некоторое время, примерно через месяц, они пришли с подарком за то, что я спасла от смерти ее сына. Это было стеганное ватное одеяло. Очень красивый низ с крупными цветами на красном поле и верх темно-бордовый также с красивыми крупными цветами – в Туркмении это очень модный материал.

Фельдшер вернулся к своей работе по окончанию отпуска. А меня оставили на медпункте медсестрой по трахоме. Вскоре меня направили на 9-ти месячные курсы усовершенствования по трахоме в г. Мары (филиал Ашхабадского института глазных болезней), где я получила много хороших знаний по глазным болезням.

По окончанию курсов меня перевели в другой медпункт, ближе к городу (в шести километрах), тоже заведующей. Тут мне уже было легче работать: были какие-то знания, и язык местный немного знала. Что было неясно с больным, я могла его направить в город на консультацию – мне горздрав шел на уступки. Я и сама могла приехать и получить консультацию у специалистов. Вернее, я не ездила, а ходила пешком. Иногда, правда, приходилось ездить и на ишаке.

В 1941 г. началась война. Нам не верилось. Сообщение о войне нас застало в командировке в одном колхозе. Сообщение передавали друг другу шепотом. Все надеялись, что война скоро кончится, но не тут-то было. Война все продолжалась, и мы регулярно слушали сводки информбюро.

В аулах началась эпидемия сыпного тифа. Стало много умирать людей. Стали госпитализировать в горбольницу. Население отказывалось ложиться в больницу, прятались. Были организованы три бригады медработников по два человека: врач и медсестра. В одной бригаде была и я. В аулах была большая завшивленность. Мы устраивали вошебойки. Это железная бочка, которую ставили в небольшое помещение, вставляли трубу и топили. Потом не проволоке развешивали завшивленные вещи больных сыпным тифом. В таких примитивных условиях вши, конечно, не погибали.

Помню, один раз мы переночевали у одного председателя колхоза, а наутро обнаружили на своей одежде массу вшей. Пришлось пойти в поле, где рос хлопок, благо, что оно было недалеко, а хлопок был, чуть ли не в рост человека. Там раздевались, и давай трусить свою одежду. Трусили до тех пор, пока не оставалось ни одной вши. Приехали домой, сразу переоделись, а вещи замочили в мыле «К» – было такое дезинфицирующее средство. Выезжая обратно, мы надевали ту же одежду. Она дурно пахла, поэтому, когда мы ехали в поезде до аула, то стояли в тамбуре. Ехать надо было 3 часа. От нас шарахались люди, а как-то проводник спросил, какая у нас профессия. Когда мы сказали, что медики, он очень удивился.

Сыпной тиф нас с врачом обошел, а в других двух бригадах заболели два врача. Заболел и главврач больницы, медсестра и санитарка. Им выдели отдельную палату. Командировка наша окончилась. Меня и одну сестру назначили дежурными медсестрами при них. Дежурили мы по суткам. Очень тяжело было. Два больных врача почти все время были без сознания. Жалко было на них смотреть.

Они были молоды, у одной была девочка 5-ти лет. Вскоре они умерли, несмотря на то, что все упорно боролись за их жизнь. Главврач, которая болела, очень меня просила, чтобы я ей не делала уколы камфары (сердечное средство). И когда я ей говорила, что не выполнить назначение врача я не могу, она снова просила и говорила, что врачу она скажет, что укол сделан. И я пошла у нее на поводу. Теперь я думаю: может быть, она осталась жива, потому, что ей не делали уколы камфары.

Работа мне нравилась, колхозники меня уважали, особенно старики, поскольку я поддерживала их обычаи. В Туркмении вообще к медикам относились очень уважительно. Когда меня перевели в город, то часто с аула, где я работала, привозили мне дыни, виноград, арбузы, персики.

Шла война, жизнь была трудная. В городе стали выдавать хлеб по карточкам: 600 г в день, а мы в колхозе получали 9 кг муки на месяц. Муку привозили из города в магазин. По дороге продавец добавлял в муку песок пустыни (он был мелкий как пудра и не очень заметен в муке). Сами пекли туркменские лепешки в печке-тандыре. Муки нам еле хватало на полмесяца. Остальное время мы жили на кислом молоке.

Прислали нового заведующего медпунктом, а меня за хорошую работу перевели в город в глазной стационар медсестрой. Работало нас: врач, три сестры, четыре санитарки, завхоз, прачка – она же и повар. Стационар был на 20 коек, и в нем в основном лечились допризывники от трахомы и вели прием больных. В основном болели трахомой и коньюктивитом, когда цвел хлопок. Были больные и с травмами глаз: попадала металлическая стружка у работающих на заводе.

Война продолжалась. В нашем городе стало появляться много инвалидов: не только местных, но и с России и Украины. Ходили по рынку, продавали кто, что мог. Один украинец все кричал: «Купуйте чобота, куди хочете ідіть, тільки не далеко. В яку хочете грязь ідіть, тільки не глибоку». Все вокруг смеялись, а он все выкрикивал.

Меня вызывали в горвоенкомат и отправляли в облвоенкомат, откуда должны были направить на фронт. Но облвоенкомат отправлял обратно до «особого» (особого распоряжения). Так было два раза. Война подходила к концу, и я на фронт так и не попала.

С началом войны мужа тети Зины забрали на фронт, а она с 3-х летним сыном Толиком эвакуировалась на северный Кавказ в г. Беслан. Когда немцы стали подступать к Кавказу, она приехала с сыном ко мне в г. Иолотань, где сняла квартиру у одних армян.

Потом перебралась ко мне. Она получала деньги по аттестату за мужа, а я на работе – так мы и жили втроем. Вскоре тетя Зина умирает от острого воспаления печени: болела всего три дня. Для меня это было большое горе. Не успели его пережить, как получаем извещение, что погиб на фронте муж тети Зины. Остались мы с 5-летним Толиком вдвоем. Хотела оформить Толика в детсад, но он не согласился – думал, что я его хочу отдать в детдом. Я была целый день на работе, а он оставался один дома.

Вставала утром рано и готовила еду на целый день, а в обед прибегала домой покормить его (я недалеко работала). Любимым занятием Толика было помогать хозяину водить ишака на речку попоить. Вдвоем нам было хорошо, но и трудно. Он мне рассказывал, что делал: какие буквы выучил, как написал. Изредка мы ходили в кино, но до конца досмотреть не могла: Толику хотелось спать, и он просился идти домой. Так мы прожили два года.

Я написала маме в Евпаторию, чтобы она приехала ко мне в Туркмению. Стали мы жить втроем. Маме в Туркмении не нравилось, хотя было много фруктов и овощей. Фрукты, особенно виноград и персики, были очень сладкие, а дыни особенные. Но было очень жарко, а она плохо переносила жару.

Наконец окончилась война. 9 мая 1945 г., когда объявило об этом радио, все стали выбегать на улицы, кричать, что война окончена, обнимались, целовались. Не верилось, что уже конец войне и нашим мукам. Прошло немного времени, и мы стали подумывать, как вернуться домой, «в Россию», как тогда говорили.

В 1945 г. мама с Толиком уезжает на Украину. Недалеко от Гвоздавки в селе Капустянка жила бабушка Толика (мать его отца). Мама оставила его у бабушки, а сама вернулась в Евпаторию.

Я перешла на другую квартиру, которую дал мне горздрав. В домике было всего 4 квартиры, где жили одни медики. В 1946 г. в Иолотань приезжает военная часть. Им нужны были квартиры для офицеров, а также помещение под санчасть и аптеку. Зашли и к нам в глазной стационар два офицера. Один начальник санслужбы, а второй начальник аптеки.

Они искали комнату под аптеку, а у нас как раз была одна комната свободная. Мы с главврачом показали им комнату. Они спросили, что мы хотим за нее. Я сказала, что нам надо отремонтировать крышу всего здания.

Позже мы узнаем, что они нашли помещение под аптеку рядом с санчастью. Однако один из офицеров, начальник аптеки, стал заходить к нам почти каждый день: он жил на нашей улице, и, идя домой со службы, заходил к нам. Познакомились, наши девочки просили у него мазь для лица. Он делал и приносил им мазь, много рассказывал про войну.

Я в разговор не вступала. Позже узнаю, что он с друзьями снял квартиру у хозяев, которые жили через дом от моего. Его звали Василий Павлович Качала. Он стал захаживать ко мне домой. Кончилось тем, что первого марта 1946 г. мы расписались, а 21 февраля 1947 г. родился сын Вадим.

В 1946 г. нашего врача, заведующего глазным стационаром, переводят на другую работу, а меня ставят на ее место – заведующей глазным диспансером. Работы прибавилось: участвовала в медицинской комиссии в военкомате в качестве глазного врача и других комиссиях.

Вызываю маму снова к себе. В апреле 1947 г. мужа демобилизуют с армии, и мы едем к мужу на родину в пос. Чутово Полтавской области.

Сыну Вадиму было всего 1,5 месяца, но надо было уезжать. Во-первых, я очень болела малярией, и мне сказали врачи, что надо уезжать, изменить климат, иначе малярия меня не оставит, хотя я и делала уколы хины и акрихина. Во-вторых, сразу после демобилизации мужа ему и его семье выдавали деньги на дорогу и продукты. На продукты выдавали талоны, и он мог отовариваться на каждой станции.

В то время поезда ходили плохо и мы добирались 7 суток. Народу было много, все куда-то ехали. В Ташкенте была пересадка, где надо было пройти санобработку: борьба с сыпным тифом. Все это было формально – муж уплатил 20 р. и ему дали справку. Сын привык купаться каждый день, а в дороге это невозможно. Хотела искупать его на ст. Ташкент в детской комнате, но не оказалось теплой воды. Сын был искусственник: я приболела, и мама дала ему чаю через соску. После этого он полностью отказался от груди.

Дорогой на каждой станции покупали молоко, в вагоне кипятили и через соску кормили. На каждой станции молоко разное. У него расстроился желудок, болел животик. Он плакал день и ночь. Мы не спускали его с рук: то я его носила, то мама, то муж. Мне было очень трудно на пересадках. Муж и мама несли чемоданы, а я ребенка. Очень уставали руки. Они могла поставить чемоданы и отдохнуть, а я все время держала сына на руках. Я просила поменяться, но мне не разрешали – чемоданы были тяжелые и меня жалели.

Наконец добрались до Чутово. Это было 12 апреля 1947 г. Только зашли в комнату, я сразу к свекрови: ставьте греть воду покупать ребенка и нужно молоко, что бы покормить его. Свекровь поставила греться воду, а сама побежала к соседям за молоком. Сына искупала, накормили, и он сразу уснул и долго-долго спал – очень измучился за дорогу.